Неточные совпадения
Озябшими руками Самгин снял очки, протер стекла, оглянулся:
маленькая комната, овальный стол, диван, три кресла и полдюжины мягких стульев малинового цвета у стен, шкаф с книгами, фисгармония, на стене большая репродукция с картины Франца Штука «
Грех» — голая женщина, с грубым лицом, в объятиях змеи, толстой, как водосточная труба, голова змеи — на плече женщины.
Вопрос следующий: как она-то могла, она сама, уже бывшая полгода в браке, да еще придавленная всеми понятиями о законности брака, придавленная, как бессильная муха, она, уважавшая своего Макара Ивановича не
меньше чем какого-то Бога, как она-то могла, в какие-нибудь две недели, дойти до такого
греха?
Нужно лишь
малое семя, крохотное: брось он его в душу простолюдина, и не умрет оно, будет жить в душе его во всю жизнь, таиться в нем среди мрака, среди смрада
грехов его, как светлая точка, как великое напоминание.
Тут всего было: танцовали в 16 пар, и только в 12 пар, зато и в 18, одну кадриль даже в 20 пар; играли в горелки, чуть ли не в 22 пары, импровизировали трое качелей между деревьями; в промежутках всего этого пили чай, закусывали; с полчаса, — нет,
меньше, гораздо
меньше, чуть ли не половина компании даже слушала спор Дмитрия Сергеича с двумя студентами, самыми коренными его приятелями из всех младших его приятелей; они отыскивали друг в друге неконсеквентности, модерантизм, буржуазность, — это были взаимные опорочиванья; но, в частности, у каждого отыскивался и особенный
грех.
Тут моего
греха меньше было, чем его.
Раз старшины села собрались в шинок и, как говорится, беседовали по чинам за столом, посередине которого поставлен был,
грех сказать чтобы
малый, жареный баран.
— Свое-то
маленькое бросил, Галактион Михеич, а за большим чужим погнался. С бритоусыми и табашниками начал знаться, с жидами и немцами смесился… Они-то, как волки, пришли к нам, а ты в ихнюю стаю забежал… Ох, нехорошо, Галактион Михеич! Ох, велики наши
грехи, и конца им нет!.. Зачем подружию милую обидел? Чадо милое, не лютуй, не злобься, не впадайся в ненужную ярость, ибо великий ответ дадим на великом судилище христове…
Вообще, как ни поверни, — скверно. Придется еще по волости отсчитываться за десять лет, —
греха не оберешься. Прежде-то все сходило, как по маслу, а нынче еще неизвестно, на кого попадешь. Вот то ли дело Ермилычу: сам большой, сам
маленький, и никого знать не хочет.
Там Рисположенский рассказывает, как в стране необитаемой жил маститый старец с двенадцатью дочерьми мал мала
меньше и как он пошел на распутие, — не будет ли чего от доброхотных дателей; тут наряженный медведь с козой в гостиной пляшет, там Еремка колдует, и колокольный звон служит к нравственному исправлению, там говорят, что
грех чай пить, и проч., и проч.
— Вот и с старушкой кстати прощусь, — говорил за чаем Груздев с грустью в голосе. — Корень была, а не женщина… Когда я еще босиком бегал по пристани, так она частенько началила меня… То за вихры поймает, то подзатыльника хорошего даст. Ох, жизнь наша, Петр Елисеич… Сколько ни живи, а все помирать придется. Говори мне спасибо, Петр Елисеич, что я тогда тебя помирил с матерью. Помнишь? Ежели и помрет старушка, все же одним
грехом у тебя
меньше. Мать — первое дело…
Ему дали выпить стакан холодной воды, и Кальпинский увел его к себе в кабинет, где отец мой плакал навзрыд более часу, как
маленькое дитя, повторяя только иногда: «Бог судья тетушке! на ее душе этот
грех!» Между тем вокруг него шли уже горячие рассказы и даже споры между моими двоюродными тетушками, Кальпинской и Лупеневской, которая на этот раз гостила у своей сестрицы.
— Слава богу, одним
грехом меньше, — шепнул Прейн набобу, когда генерал вернулся на главную стоянку на Рассыпном Камне.
Не оттого чтобы
меньше на этот счет от начальства вольготности для нас было — на это пожаловаться
грех, а так, знать, больше свой же брат, вот этакой-то проходимец кургузый, норовит тебя на весь народ обхаять.
— Оно конечно-с, Демьян Иваныч, — отвечает Порфирий Петрович, — оно конечно, змея-с, да вы извольте милостиво рассудить — ведь и грехи-то ваши не
малые.
Рисположенский. Какое уж наше житье! Так, небо коптим, Аграфена Кондратьевна! Сами знаете: семейство большое, делишки
маленькие. А не ропщу; роптать
грех, Аграфена Кондратьевна.
Здоровенный, красивый
малый, украшенный орденами, полученными во время турецкой кампании, он со всеми перезнакомился, вел широкую жизнь, кутил и скандалил, что в особый
грех тогда не ставилось, и приобрел большую типографию в доме П.И. Шаблыкина, на углу Большой Дмитровки и Газетного переулка.
— Тебе не надо интересоваться этими делами, это все плохо, это —
грех! Ты —
маленький, тебе рано…
Но не говоря уже о
грехе обмана, при котором самое ужасное преступление представляется людям их обязанностью, не говоря об ужасном
грехе употребления имени и авторитета Христа для узаконения наиболее отрицаемого этим Христом дела, как это делается в присяге, не говоря уже о том соблазне, посредством которого губят не только тела, но и души «
малых сих», не говоря обо всем этом, как могут люди даже в виду своей личной безопасности допускать то, чтобы образовывалась среди них, людей, дорожащих своими формами жизни, своим прогрессом, эта ужасная, бессмысленная и жестокая и губительная сила, которую составляет всякое организованное правительство, опирающееся на войско?
И если теперь уже есть правители, не решающиеся ничего предпринимать сами своей властью и старающиеся быть как можно более похожими не на монархов, а на самых простых смертных, и высказывающие готовность отказаться от своих прерогатив и стать первыми гражданами своей республики; и если есть уже такие военные, которые понимают всё зло и
грех войны и не желают стрелять ни в людей чужого, ни своего народа; и такие судьи и прокуроры, которые не хотят обвинять и приговаривать преступников; и такие духовные, которые отказываются от своей лжи; и такие мытари, которые стараются как можно
меньше исполнять то, что они призваны делать; и такие богатые люди, которые отказываются от своих богатств, — то неизбежно сделается то же самое и с другими правительствами, другими военными, другими судейскими, духовными, мытарями и богачами.
Они сразу выдали людям свой
грех: Матвей ходил как во сне, бледный, с томными глазами; фарфоровое лицо Палаги оживилось, в глазах её вспыхнул тревожный, но добрый и радостный огонь, а
маленькие губы, заманчиво припухшие, улыбались весело и ласково. Она суетливо бегала по двору и по дому, стараясь, чтобы все видели её, и, звонко хлопая ладонями по бёдрам, вскрикивала...
— Может быть, бедный человек нашел твои десять целковых, ну, богу помолится за тебя… Все же одним
грехом меньше.
Это было чисто раскольничье богословие, исходной точкой которого являлся тезис: «Большой
грех прощается скорее
малого, потому что человек скорее покается».
Великое дело, с
малым и необученным войском устоять против бесчисленных врагов… но господь укрепит десницу рабов своих, хотя, по тяжким
грехам нашим, мы недостойны, чтоб свершилось над нами сие чудо, и поистине не должны надеяться… но милосердие всевышнего неистощимо.
Он ведь мужик не плохой, не пьяный и смирный мужик, ребенка
малого не обидит —
грех напрасно сказать: худого за ним ничего нету, а уж и Бог знает, чтò такое с ним попритчилось, что он сам себе злодей стал.
— А что ты сам за себя отвечаешь — это хорошо. Там господь знает, что выйдет из тебя, а пока… ничего! Дело не
малое, ежели человек за свои поступки сам платить хочет, своей шкурой… Другой бы, на твоем месте, сослался на товарищей, а ты говоришь — я сам… Так и надо, Фома!.. Ты в
грехе, ты и в ответе… Что, — Чумаков-то… не того… не ударил тебя? — с расстановкой спросил Игнат сына.
— Наверно — тебе хорошо будет у него… Старичок — судьбе отслужил, прошёл сквозь все
грехи, живёт, чтобы
маленький кусочек съесть, ворчит-мурлыкает, вроде сытого кота…
Глафира. Возьмите власть над собой, разлюбите его! И если уж вы без любви жить не можете, так полюбите бедного человека,
греха будет
меньше. Его разлюбить легко, стоит только вглядеться в него хорошенько.
— Оно бы есть! да больно близко твоей деревни… и то правда, барин, ты хорошо придумал… что начала, то кончу; уж мне
грех тебя оставить; вот тебе мужицкое платье: скинь-ка свой балахон… — а я тебе дам сына в проводники… он
малый глупенек, да зато не болтлив, и уж против материнского слова не пойдет…
— Мой сыночек весь день мучился, — сказала Липа. — Глядит своими глазочками и молчит, и хочет сказать и не может. Господи батюшка, царица небесная! Я с горя так всё и падала на пол. Стою и упаду возле кровати. И скажи мне, дедушка, зачем
маленькому перед смертью мучиться? Когда мучается большой человек, мужик или женщина, то
грехи прощаются, а зачем
маленькому, когда у него нет
грехов? Зачем?
—
Грех плакать, Афанасий Иванович! Не грешите и Бога не гневите своею печалью. Я не жалею о том, что умираю. Об одном только жалею я (тяжелый вздох прервал на минуту речь ее): я жалею о том, что не знаю, на кого оставить вас, кто присмотрит за вами, когда я умру. Вы как дитя
маленькое: нужно, чтобы любил вас тот, кто будет ухаживать за вами.
— Я, — мол, — шучу. Вижу — идёт
маленький человек, думаю — куда ему большой
грех сделать!
— Я тебе, человек, и за
малую твою услугу велик
грех против меня прощу!
Мужики Ивана Гавриловича были народ исправный, молодцы в работе и не ленивцы; но
греха таить нечего, любили попировать в денечек господень. Приволье было на то большое: в пяти верстах находился уездный город **… да что в пяти! в двух всего дядя Кирила такой держал кабак, что не нужно даже было и уездного города для их благополучия. Уж зато как настанет праздник, так просто любо смотреть: крик, потасовки, пляс, песни, ну, словом, такая гульня пойдет по всей улице, что без
малого верст на десять слышно.
Мир тебя не прельщает, соблазну ты не знаешь и
греха, значит, на тебе
меньше.
И я давно уже заметил это;
Но не хотел лишь беспокоить вас…
Повеса он большой, и пылкий
малый,
С мечтательной и буйной головой.
Такие люди не служить родились,
Но всем другим приказывать.
Не то, что мы: которые должны
Склоняться ежедневно в прахе,
Чтоб чувствовать ничтожество свое.
Стараясь добрыми делами
Купить себе прощенье за
грехи.
А что он сделал, должно ли мне знать?
Быть может, против церкви или короля —
Так мне не худо знать…
Чтобы не беспокоить Надежду Федоровну, которая с моим братом сидела в соседней комнате, он вывел Яковлева в залу, затворил дверь в гостиную, приказал подать самовар, бутылку рому и огромную чашку, которую не
грех было назвать
маленькой вазой, и мы втроем сели посреди комнаты около круглого стола.
Аким. Глядь, оно хуже, а как по закону, да по-божьи, все как-то, тае, оно тебя веселит. Манится, значит. Так и угадывал себе, значит, женю, значит,
малого, от
греха, значит. Он дома, значит, тае, как должно по закону, а уж я, значит, тае, в городу похлопочу. Работишка-то любезная. Сходно. По-божью-то, значит, тае, и лучше. Сирота ведь тоже. Примером, летось дрова тож у приказчика взяли таким манером. Думали обмануть; приказчика-то обманули, а бога-то, значит, тае, не обманули, ну и того…
Грубое-то, сударь, вы слово простите… мужик, сударь, а вы, барин… вы, сударь, ваше сиятельство, человек молодой, гордый, горячий, а она, сударь, сами знаете, дитя
малое, неразумное — долго ль с ней до
греха!
Ну, отступилась, послушалась меня. Стала уезжать, подошла ко мне прощаться, обняла… «Бедный ты!..» Ребяток обнимать заставляет. «Что ты? — говорю. — Не скверни младенцев. Душегуб ведь я…» Опасался признаться, что детки и сами
греха моего забоятся. Да нет, поднесла она
маленьких, старшенький сам подошел. Как обвился мальчонко вокруг шеи моей ручками — не выдержал я, заревел. Слезы так и бегут. Добрая же душа у бабы этой!.. Может, за ее добрую душу и с меня господь
греха моего не взыщет…
Великий
грех!.. Но чем теплее кровь,
Тем раньше зреют в сердце беспокойном
Все чувства — злоба, гордость и любовь,
Как дерева под небом юга знойным.
Шалун мой хмурил
маленькую бровь,
Встречаясь с нежным папенькой; от взгляда
Он вздрагивал, как будто б капля яда
Лилась по жилам. Это, может быть,
Смешно, — что ж делать! — он не мог любить,
Как любят все гостиные собачки
За лакомства, побои и подачки.
— Годил, довольно! Я, ребята, желаю вам сказать, как это вышло, что вот, значит, мне под сорок, а иду я к вам и говорю — учите меня, дурака, да! Учите и — больше ничего! А я готов! Такое время — несёт оно всем наказание, и дети должны теперь учить отцов — почему? Потому — на них
греха меньше, на детях…
А коло образа, как на
грех, лесенка
маленькая приставлена…
— Ах, Грунюшка моя, Грунюшка! — говорил глубоко растроганный Патап Максимыч, обнимая девушку и нежно целуя ее. — Ангельская твоя душенька!.. Отец твой с матерью на небесах взыграли теперь!.. И аще согрешили в чем перед Господом, искупила ты
грехи родительские. Стар я человек, много всего на веку я видал, а такой любви к ближнему, такой жалости к
малым сиротам не видывал, не слыхивал… Чистая, святая твоя душенька!..
— И в руки такую дрянь не возьму, — отвечал паломник. — Погляди-ка на орла-то — хорош вышел, нечего сказать!.. Курица, не орел, да еще одно крыло
меньше другого… Мой совет: спусти-ка ты до
греха весь пятирублевый струмент в Усту, кое место поглубже. Право…
— Как на
грех чем не угодишь ему?.. Человек я
маленький, робкий… Боюсь я его, Пантелей Прохорыч… Гроза сильного аль богатого нашему брату полсмерти.
— Насчет пунша смеяться не годится, потому пойло доброе, а над пустосвятами при веселой беседе потешиться
греха нет, ни великого, ни
малого…
— Зато мои токари да красильщики Богу на меня не пожалуются, — молвил, нахмурясь, Чапурин. — Больших барышей мне не надо. Будет с меня и
маленьких. На рубль полтора наживать не хочу…
Грех!
— Ты уж пойдешь!.. Нельзя и шутку сшутить!.. — едва нахмурясь, молвил с
малой досадой Чапурин. — В ихнем горе-беде, Бог даст, пособим, а что смешно, над тем не
грех посмеяться.
Греха меньше будет — надо правду говорить…